25
Милицейское отделение находилось на другой стороне города. Чтобы до-браться оттуда домой, надо пройти добрую половину города – до реки. Там пройти пешеходный мост, и дом уже недалеко.
Блин, забыл вам рассказать, что через город наш протекают две реки, от этого и город делится на три или четыре неравных части. Даже названия у этих половин есть. Правда, не знаю я этих названий. Где-то посередине стоит Старый город, соединяющий пешеходным мостом ту часть города, где нахо-дится мой район с остальными частями города.
Домой идти не хотелось. Делать там было нечего. Мама еще не приехала, а соседско-подъездные оперы слушать не очень-то и хотелось, а ещё - я не хо-тел встречаться с Настей. Короче говоря, домой меня совсем не тянуло, и ре-шил я побродить, пройти через Старый Город, тем более, что я там сто лет не был. Но перед этим зашел я в аптеку и купил себе, наконец, анальгина. Съел сразу несколько штук - омерзительно, зато голова не болит.
Но - до Старого города еще дошагать надо было. Районы тут нежилые – офисы одни да магазины всякие разные. Вот и пошагал я туда.
Прошел мимо торгового центра, который просто пугал своими размера-ми. Огромный, страшный, особенно этот стеклянный фасад. Пока шел мимо -даже устал немного, казалось, он никогда не кончится, торговый центр этот. Здесь раньше целый завод был.
Есть хотелось. Был вариант с фаст-фуд кафе, но элементарно денег жал-ко стало.
Дома поем.
Гулял по «сити», переходил от одного дома к другому. Хожу и не узнаю. Быстро так все меняется. Недавно вроде один магазин был, сегодня на его месте, совсем другой. Даже улицы переименовываются с такой скоростью, даже названия не запомнить. Зачем?
Зашел в салон связи, приглашавший купить все, что нужно для мобиль-ной связи. Посмотрел телефоны под неусыпным взором лощеных продавцов- консультантов, смотревших на меня с видом Церберов и всем своим видом демонстрировавших то, что я тут - недоразумение и делать мне здесь нечего, будто вор какой-то.
Покупать ничего не стал, денег нет, только приценился. Вдруг, где поде-шевле будет. Дудки, везде только и видно - 5 999, 4 999, 7 999, 9 999, просто бесит. На хрена это все? Психология, что ли, такая? Товар стоит восемь ты-сяч, а я пишу семь, во какой я умный! На баранов рассчитана такая психоло-гия! Все бы такие салоны назвал бы «999».
И вот он Старый Город.
Тут отцы города все попытались сделать стильно и со вкусом. Даже рас-тяжку рекламную повесили свою: «Это наш город!», уроды.
Каждый год, летом, здесь проходит какой-то фестиваль. Названия, если честно, не помню, но очень претенциозный, смешно. Специально для этого фестиваля центр города (где полной церквей, старых купеческих домов, вся-ких антикварных лавок) и превратили в «Старый Город». Тут есть и вымощен-ные брусчаткой мостовые, парк и фонтаны с флагами, куда каждый турист, согласно легенде, должен кинуть монетку, чтобы вернуться сюда еще раз. И мемориалы, посвященные войне, и даже всякие памятники, типа: турист, расплывшийся в дебильной улыбке, смотрящий на речку и фотографирующий собор. Или какой-то былинный герой, страшный весь, рукой указывающий то ли на врагов, то ли на торговый центр. Был еще памятник советской семье, но его испортили, оторвав ребенка с плеч у отца. Заканчивается это все аллеей со скамейками и фигурными пеньками, на дальнем конце парка, с антиван-дальными фонарями, как всегда, сломанными.
С той стороны, откуда заходил я, старый город окружает парк. Хорошо там… могло бы быть.
Зашел, сел на скамейку, что поодаль других стояла, закурил. На бомжа я не был похож, поэтому мое долгое сидение не вызвало подозрений у милицей-ских патрулей, временами проходивших мимо. Подсаживались отдохнуть па-ру раз бабки или родители с колясками, вышедшие на прогулку.
Хорошо им - рядом с домом такой парк. А у нас «на районе» нет такого парка и не будет никогда. Не надо это никому. Многим гораздо проще у подъезда встать с семками и базарить, пока язык не отвалится, не обращая внимания на детей.
Не слушал я, о чем они говорили. Все равно мне было. Сам процесс нра-вился: сидишь, и до тебя никому нет дела. Никто не обсуждает, никто не су-дит. Вот оно - счастье.
Так и остался бы на этой скамейке навсегда. Прикольно - вот так сидеть. Соловьи поют, красиво (а у нас нет соловьев, потому что таких деревьев нет). Всюду зелень и сквозь нее пробиваются лучи солнца, которые так и норовят ослепить, смотреть больно. А сзади на солнце накатывает туча, синяя такая, дождевая, наверное. Контраст - класс, так бы и смотрел, не отрываясь.
Тут-то настроение мое опять испоганилось. На горизонте появились от-дыхающие дембеля в своей клоунской форме с дебильными аксельбантами. Они двигались без особого направления - куда занесет, вид у них был тот еще, а орут-то как! одно слово - герои.
Глядя на них, я вспомнил, что так и не написал этого долбаного сочине-ния, а значит, и я скоро буду таким же упырем ходить и прифакиваться к людям. Нет, только не это.
Ушел я оттуда, и направился к мосту, не понимая зачем. Зачем я туда иду? Я не хотел возвращаться домой, шел как на автомате. Все шел и шел. А люди все куда-то бежали и бежали, ничего не замечая, с безразличными ли-цами, торопились. Не замечали они ни памятников, ни собора, ни вечного ог-ня, ни гастарбайтеров, работавших на ремонте дороги даже в выходной. Только гопники, развалившиеся на скамейках спокойно созерцали окружаю-щее, изредка с интересом поглядывая на небо. Их время настанет немного позднее, через несколько часов.
Один раз в толпе даже Настю увидел и потерялся, все думал: уйти или продолжать идти вперед? Пока думал, эта девушка подошла совсем близко, я увидел, что это была не Настя. Померещилось.
И так уныло было! Не хотел я домой идти вообще. В смысле - возвращаться. Зачем? Ничего хорошего нет. Настя все испортила. Зачем? Ах, Сеня то! Ах, Сеня это! Так иди у своего Сени и отсасывай, в его долбаном «Ауди»! Если для нее нормально - вот так?
Ай! Надоело все!
Вспомнил слепую бабульку из второго подъезда, такая жалкая в своем проеденном молью пальто, со своей такой же убогой дочкой и хромой собакой, что плетется сзади них в те редкие моменты, когда дочка под руку выгу-ливает мать.
Как-то слышал или прочитал где-то фразу, что, мол, жалость - плохое чувство. Типа, если ты испытываешь жалость к человеку, ты этим его унижа-ешь, ставя его на ступеньку ниже себя. Чушь какая-то. Если бы сейчас в лю-дях было бы побольше этой самой жалости или сочувствия - и жить было бы проще. Осточертели эти тюремные замашки, эти вечные игры словами, это вечное дерьмо. А может этой бабульке стоит позавидовать, ведь она лишена удовольствия видеть все, что происходит, видеть этих людей и то, что они творят. Точно, мне не жалко ее, мне завидно…
Первые капли дождя начали падать с неба. Начался мелкий моросящий дождь. Одел я куртку, поднял воротник и закурил.
И никому до меня нет дела, никому! Моему государству плевать на меня, мой народ ненавидит меня. Мое государство хочет использовать меня, мой народ хочет убить меня. И те, и эти говорят: стань как все и живи! Стань как все и живи? Не хочу? Не хочу! Не хочу!!! Ослепнуть бы…
И все кругом правы. Любой гребаный психолог это скажет. Психолог, психотерапевт, или как там они по-новому себя еще называют, не помню… не знаю и знать не хочу!
Мент остановил – прав, так в законе написано. Училка – права, я не на-писал сочинение. Государство призвало – право, у меня долг перед Родиной. «ГГГ» права, не знаю только в чем, но она права, точно.
Не прав только я, не прав только я. Нечего блевать на улице без паспор-та, сочинения пиши так, как надо и не пойдешь в армию, получишь корочку.
Корочку, означающую, что ты человек? А если нет её у тебя - то и не че-ловек? Не поступишь никуда - тогда в армию, там, где нелюди тебя класси-фицируют. Любого надо классифицировать, занести в графу, присвоить при-знаки, проштамповать. В конце концов, если надо – поставить клеймо.
Больной я все-таки.
Людской поток был густой. Все спешили поскорей перейти мост и ук-рыться от дождя, спешили даже те, у кого были зонты. Спешат люди, все по-глощены своими заботами. Шаркают подошвами, стучат каблуками, а все равно друг друга разглядывают, оценивают - тихо, украдкой, так и скользят взглядами друг по другу. И тут, в этой безмолвной толпе спешащих куда-то манекенов, меня осенило. То есть, нет, не осенило - появилось офигенное же-лание. Даже представил себе себя. Вот иду я по мосту и раз - и запрыгиваю на перила, а они скользкие, дождь ведь моросит. И иду по ним, и весело мне, а внизу вода черная шипит и пенится в водоворотах, а люди стоят и смотрят в недоумении - что за псих? а мне весело. И перила скользкие такие, дождь накрапывает и подошвы у меня скользкие, поэтому каждый шаг рискованый - как бы, не поскользнуться. Шаг, другой, и смотрю я, и весело мне. Люди смотрят на меня снизу, такие маленькие, а я на них и не смотрю. Вижу толь-ко на асфальте, на мосту, такая маленькая лужица и в ней круги на воде от падающих капель, и от ее вида голова у меня кружится и смешно мне стано-вится. И тут страх приходит. Желание спуститься на пешеходную сторону становится всепоглощающим, а ноги начинают предательски трястись. При этом даже представить нельзя, где мост, а где водная бездна, уже смотрящая на меня и готовая меня проглотить без остатка. Можно только чувствовать это, оттого и шаг в сторону сделать так трудно. Почему-то, кажется, что лю-бой ход безальтернативно окажется мимо, и возникают сомнения - а есть ли мост вообще. Конечно, мост есть, его не может не быть, но… и падаю я, толь-ко вот куда не знаю…
- Куда прешь, - толчок в плечо - это я в кого-то врезался, замечтался. - Осторожней, хоббит.
Эти манекены иногда говорят.
Все-таки домой, здесь мне делать нечего. Домой. Там, по крайней мере, тепло. И, как ни крути, пойти мне было некуда. Дождь оказался недолгим, хо-тя когда я был на середине моста, он, как назло, знатно зарядил. Промок я знатно, как кот иду и с волос капает.
Взял такси. Услугами этого типа транспорта почти не пользуюсь, незачем мне это. Но вот тогда не хотелось никого ни видеть, ни слышать. Ничего не хотелось. Подумал - в такси, одному, будет лучше.
Но таксист, как назло, попался разговорчивый, жизнерадостный такой, гад, короче. Он любезно предложил добраться до моего района дворами, так, говорит, короче будет и дешевле. Я согласился, идиот. На мою беду, под не-замолкающий треск своей рации, он всю дорогу рассказывал о своей «участи», как будто мне было это интересно. Что работал он на вредном производстве, зарплату платили плохо. Потом, вроде ничего стало, а он все равно ушел в таксисты, зарабатываешь столько же, даже больше, и отравой всякой дышать не надо - знай баранку крути.
Едет, перед лужами не тормозит, по барабану ему прохожие, подумаешь - облил. Зато на лежачих полицейских жалуется. Хотя, ведь ехали-то дворами, а откуда там «полицаи»?
От печки в машине голова разболелась, к тому же и достал меня этот клоун. В какой-то момент я не выдержал:
- Почему люди думают, что истории их кому-то, кроме них, интересны?
Он поворачивается ко мне, аж в лице переменился.
- Чего?
– Остановите здесь, - говорю.
Мне тошно было от этого упыря.
Глядите, какой я умный. Устроился, на своей вонючей развалюхе езжу бомбилой, имею дофига. Ничего не делаю, знай только с таких, как ты, имею. И такой живет, и такой устроился.
Содрал он с меня как за весь маршрут – и не постеснялся. Да я и не спорил. Я вышел из такси, машина сорвалась с места.
И куда только вежливость подевалась?
Лучше бы мне было не выступать и ехать домой. Район, где я оказался, мне был незнаком, хотя, в принципе, визуально я представлял, где нахожусь. До дому только далековато.
Район этот был похож на мой. Также дома стоят квадратом, такая же стоянка посередине, такой же асфальт потрескавшийся. Где-то скандалили – из окна было слышно два мужских голоса, грубый и помягче, видимо, отец с сыном.
Короче, на удивление мерзостное местечко.
Самым колоритным персонажем здесь был алкоголик, сидевший при-слонясь к стенке ларька, удивительно каким образом еще сохранившегося, учитывая, что в борьбе за внешний вид города все ларьки нещадно сносили. Алкаш тупо считал копейки, которые постоянно ронял и с великими усилиями поднимал.
Ларек тоже был поганый, с выгоревшей вывеской, на которой был на-рисован усатый мутант - то ли пес, то ли человек, разглядывать я не стал.
В лицо дул теплый весенний ветер, тоже гадостный после дождя, разно-сивший сладковатый запах какой-то дряни. Отвратительно.
С нетерпением достал пачку с сигаретами и обнаружил там всего две сигареты. Пришлось зайти в ларек, несмотря на отвращение.
У дверей была огромная лужа. Хотел перескочить её, и едва не упал, только вымарал кроссовок.
В ларьке никого не было, только продавщица в голубом фартуке и ка-кой-то цыган (или кавказец, не знаю), куривший у прилавка и с видом хозяи-на ведшего разговор с продавщицей. Негромко гудел вентилятор, разгоняв-ший сигаретный дым и от этого дыма дышать было совсем нечем.
На какое-то время я задержал взгляд на продавщице. Это была кобыла с десятью килограммами безвкусно нанесенной косметики на пропитой роже и волосами цвета прокуренной известки, как в сортире родного ПТЛ.
Когда я вошёл, они тупо уставились на меня, корова в фартуке что-то у него спросила или объясняла, не видя меня в упор. Потом, видя, что цыган потерял к ней интерес, спросила отвратительным хрипатым голосом:
- Что для вас?
- Пачку сигарет, «Кент», – ответил я и положил на прилавок деньги, без сдачи. Не хотелось проводить здесь ни одной лишней секунды. Мерзостно. Может, днем тут еще нормально, а сейчас включен электрический свет - так омерзительно, ещё и воняет…
Услышав слово «Кент», продавщица на секунду с интересом посмотрела на меня и отвернулась, чтобы взять сигареты. Цыган в это время бросил мне фразу наподобие того, что «Кент» - хорошие сигареты и только нормальные пацаны их курят. Похоже, он попытался завязать разговор. Не обращая вни-мания, я взял у коровы сигареты, засунул их в карман и направился к выходу.
На выходе помог торопящейся домой женщине с ребенком перейти лу-жу. Просто подал ей руку, а ребенка перенес. Женщина поблагодарила.
- Пожалуйста, – ответил я и, закурив последнюю сигарету, выбросил пустую пачку в урну, на мое удивление стоявшую пустой рядом с ларьком и… тут же опять в эту лужу и вляпался.
«Х…сос е…й, чтоб, б…ь, я тебя не видел здесь! Иди на х…! П…рас, б…ь, х…лот. Не знаю я тебя больше! Так и сдохнешь в канаве, х…сос!». Машиналь-но я оглянулся – это по-прежнему отец с сынулей выясняли отношения, нимало не заботясь, что об их жизни (и ориентации) узнает вся улица.
Минут через пятнадцать я вышел к дороге и пошел домой. Остановил-ся, хотел почистить подошвы, но грязь из лужи так и не оттиралась.
Меня взбесило - сидит баран в ларьке, курит, как будто на улице ему не покурить, сволочь! Нюхайте, я тоже крутой! «Кента» курю! а самому даже гре-баную доску у дверей не положить! Конечно, он ведь с другого входа заходит, чернота!
Да нет, не в цвете кожи дело, а в другом. Можно подумать, «белый» бы так себя не вел. При чём тут вообще – чёрный, не чёрный.
Иду. Смотрю по сторонам. Мигает светофор - зеленый, красный, желтый. Как камушки в серьгах Насти.
Настя.
Опять в моей голове была только она. Я не мог перестать думать о ней, а когда думал – ненавидел - то ли ее, то ли себя, непонятно. Голова болела, но боль была не от виска - боль была почище физической. Наверное, это и есть долбаная любовь - чувство постоянной тоски. Тебя тянет и тянет к человеку, вопреки велениям разума и рассудка.
Как я устал за эти три дня!
Морально даже, наверное, больше, чем физически. Не уехала бы мама - и все было бы как всегда. Я прочитал бы Холдена и пошел бы завтра на учебу. Сочинение я все равно бы не написал, но настроение было бы другое. Я и дальше был бы в этом вакууме, и плевать мне было бы на всех. А тут налетели уроды, Санек этот, дебил. Настя тоже… Ненавижу ее, ненавижу за то, что ка-кое-то чувство рвет меня на части, тянет к ней. Тянет, несмотря на то, что я для неё - просто очередной клёвый парень и всё. Она оставит меня, как тогда, в кино – и я не буду способен её удержать. Это держит меня на плаву и при-даёт что-то моему существованию. Но так я не хочу…
Именно существованию, не жизни. Вот Артур, или Санёк – они живут, да. И Настя живёт. А я – нет. Я вижу, что никому из них… нет - вообще нико-му, я не нужен.
И такая тоска нашла из-за осознания всего этого. Я не хочу существовать вообще. Я не хочу такого мира. Мира, где я просто ненужная вещь. Впрочем, мне этот мир тоже не нужен. Мир Саньков, алкашей у подъезда и гопников у магазина.
Раньше меня просто идиотом считали, а теперь еще и голубым, оказыва-ется, за глаза называют. А эти две вещи – это уже приговор. Спасибо, Настя, за просвещение.
Полдвора, а может и больше, хочет меня побить, достал я всех! А чем это? А, может, сами меня достали?
Тоска. И ничего не изменить уже.
Только если…
А, фигня все это.
И тут понял я, что нельзя мне домой. Может, просто испугался, но страш-но стало до чертиков. Мне стало казаться, что братва (Артур сотоварищи) ме-ня будет ждать у подъезда.
И что? Что я натворил? Избив синяка и сломав ружье? Кому я что дока-зал? Я не супермен!
И домой мне нельзя! Доигрался…
«У тебя просто проблем в жизни не было» - вспомнились слова Санька. Проблемы вы сами себе придумываете, скоты тупорылые. Превратили жизнь в болото и квакаете, жабы. Болото. Лягушки, змеи, комары, мухи, малярия, тина, грязь. Коль увяз – все, трясина. А если уж родился, то просто обязан быть кем-то из списка.
На болоте еще клюква растет, кислая такая, полезная для здоровья.
Решил я не идти домой. Кое-как ночь перекантоваться где-нибудь, а по-том рвануть на вокзал, маму встречать. На учебу? Да пошла она, учеба эта.
Вроде как, в мае в это время должно быть еще светло на улице, но из-за туч было не то, что темно, а как-то серо. Поэтому и включились фонари, осве-тив улицу тусклым искусственным светом. Хоть какое-то освещение, на моей улице даже такого нет.
Поднял я воротник на куртке и пошел вдоль дороги.
Огромный, ядовито-желтого цвета, рекламный баннер:
«Тарифный план: 50 минут бесплатно».
Вернее, там было написано про 500 минут, но ноль последний как-то поистерся и тонет на фоне ядовитых цветов.
Ярко-красная растяжка через дорогу:
«Скидки 75%!!! Приходи!!!».
Голая телка, оскалившаяся в неестественно широкой, а оттого и уродли-вой улыбке. «Вставные зубы - это круто!» - думаю. Не вижу, что она там рек-ламирует.
Еще одна полуголая телка в спокойных зеленых тонах:
«Кредит - это ваш шанс на большое и светлое будущее!»
«Турне всех звезд реалити-шоу…»
По улице бежит настоящая людская река. То и дело случайно толкнёшь кого-то, заденешь. Только и слов: «Извините. Извините. Извините». Кто-то не обращает внимания, кто-то удивлённо смотрит, кто-то с вызовом - как будто я им что-то гадостное говорю.
Люди снуют туда-сюда, торопятся, толкаются, не замечают друг дру-га… Готовы сожрать друг друга, ни за что… Они действительно ничего не ви-дят и не хотят видеть. Им и так хорошо.
И витрины, витрины, витрины - и не отражаюсь я в них, в свете фона-рей. Действительно, хорошо… а может, и нет ничего? Может я все-таки боль-ной? Не бывает так, чтобы большинство было аномалией…
Туча закрыла солнце и темнота накрыла улицу.
Кинотеатр. Трансовая музыка из Бэхи. «Фэшн» пишется! Да не через «е», дура, а через «а» русское! Фасхион пишется! Не русская «с», «с» как доллара значок», - злобно причитает в мобильник кобыла, идущая впереди, каблуками буквально высекающая искры из асфальта. Сивая кобыла на «Лексусе» никак не может выехать на дорогу, только без перерыва сигналит кому-то. И такая грустная музыка в ушах стоит, но в жизни, в отличие от кино, ее нет.
Светофор починили, кажется. Теперь на нем как будто заело красный цвет. Еле дождался зелёного. Пошёл.
Свет фар и скрип тормозов.
- Куда прешь, пидор, - крик из машины. Наверное, мне.
- Пи..ры на красный едут, - сам не замечаю, как ору в ответ.
- Ну, ты, сука, б…дь, пидор, - в спину крик.
Наверное, мне.
26
Уже подходя к своему району думал.
Все-таки забавная штука - погода весной, в мае. Днем может быть жа-ра, почти как летом. Даже лучше, чем летом, оттого, что свежо.
Или, может, оттого, что человек просто не привык еще к теплу, и оно его не достает, как летом. Человек радуется переменам, теплу, сменившему холод и слякоть. Потом может пойти дождь, следов которого не останется че-рез пять минут, а в тени лужи так и будут стоять, словно напоминая всем, что не лето еще. Какой бы ни был жаркий день, ночью все равно будет холодно, земля-то ведь по-настоящему еще не прогрелась. И по утрам кажется - вот-вот появится тонкая ледяная корка. Но это только кажется – какой в мае лёд?
Я планировал пересидеть ночь на веранде детского сада, но не тут-то было. Там уже сидела пара кобылок, куривших и потягивавших пивко. Их я не знал, они явно поджидали своих кавалеров, может, даже с моего района.
Быстро оценив ситуацию, прошел мимо. И так хреново, так еще и эти сидят, настроение портят.
Интересные девочки. Дома явно благопристойные, делают уроки, помо-гают по дому, любят родителей, а вечером «выходят погулять с подружками». Первым делом бегут в аптеку за презервативами, превращаясь в девушку крутого пацана или пацанов, причем не по одному разу, возвращаются часа в три с алкогольным выхлопом, быстро подмываются и ложатся спать. Родители делают вид, что ничего не видят - своих проблем выше крыши. И всех это устраивает. Потом - малолетние мамы, дети-дураки, женский алкоголизм и всё прочее.
И Настя – такая же, ненавижу ее. Вспомнилось, как она рассказывала, что живет сейчас у Ксюши, а я как-то об этом и позабыл. Да и плевать…
Пристроился я на бетонной плите за воротами стадиона школьного, прямо под окнами моего дома, только с другой стороны. Место было тихое и не освещаемое и смотрелось вполне безопасно. Рядом с домом, но тут никто не ходит.
Стемнело. С надеждой посмотрел на свое окно. Не горит ли в нем свет? Вдруг мама вернулась?
Нет, свет не горел.
Вот так, пристроившись как бомж, сидел и курил сигареты - одну за од-ной, и успешно борясь со сном.
Темнело. Стало холодать.
На футбольном поле появился собачник, выгуливавший своего питомца, раз за разом с упорством, достойным лучшего применения, он кидал псу палку, на что пес, справивший нужду, смотрел с тупым видом и не делал ни-каких телодвижений. Хозяин же с упрямством продолжал кидать и прино-сить палку обратно. Забавно, кто кого тут дрессирует. Собака была здоровен-ной, что-то типа ротвейлера и мне вдруг стало не по себе – я подумал, что эта собака вполне может на меня накинуться, если заметит. Такие собаки особым дружелюбием к чужим не отличаются и просто лаем все может не ограни-читься. Читал я где-то, что на Западе, на таких собак здоровых требуется разрешение, как на получение оружия, а у нас такого нет, и не будет нико-гда.
Вот есть у нас одна гадина, алкоголичка. Такого же ротвейлера держит, только черный он у нее. Выйдет на улицу с ним и без поводка его выгуливает – шарахайтесь, люди. Однажды в какую-то дворняжку вцепился этот ротвей-лер, тварь. Вцепился и держит, а эта хабалка только и визжит: «Это королев-ский, у него хватка мертвая!». То ли с гордостью, то ли со страхом причитает. Может, и с гордостью - у таких нет страха и стыда. Есть только гордость - от наглости, радости доминирования. Я сильнее, значит, ты - никто. Короче го-воря, больше я ту дворняжку не видел… А ротвейлера хотели пристрелить, да смельчаков не нашлось, это ведь не кот. Хоть теперь эта сука намордник оде-вает на свое чудовище - и то ладно.
Хотел было тихонько уйти, чёрт его знает, как себя псина поведёт, да собачник стал собираться, подозвал собаку, прицепил поводок и повел ее в сторону домов по другую сторону школы.
Наступила тишина, изредка прерываемая криками и визгами со сторо-ны детского сада.
Ну вот, девочки дождались.
Замерз я и невольно начал дремать.
Тут вопль:
«Чтооооо? Дружба бутылки пива не стоит?».
И дикий гогот.
Это из-за дома, со скамейки у моего подъезда. И не гадай.
Май ведь! Ночи светлые, темнеет поздно. Туча прошла - и опять светло, хоть читай. Похоже, у моего подъезда вечеринка в самом разгаре и кончится нескоро…
Точно, ослепнуть бы. И оглохнуть.
Ничего этого не видеть и не слышать.
Надо мной мрачно нависал силуэт футбольных ворот. Словно изучал ме-ня, кутающегося в рваную куртку, словно бомж, и боящегося любого шороха.
Замучили комары. Дико замерз, поэтому периодически вставал и ходил, добивал последние сигареты, не вынимания рук из карманов, и рассматривал ночное небо.
Хотелось отвлечься, подумать о своей жизни, но ничего не получалось. Никакой мысли в голову не приходило. Я был измотан, замёрз, хотелось спать, мучили комары. Голова отказывалась работать. Не найти мне было выхода. Один туман и такое одиночество. Не хочу быть один. Ненавижу одиночество.
Такая тоска и холод собачий! Анальгин никак не помогает. В кровь, что ли, не всосался?
Где-то вдруг проползла мысль – словно мышь. Мелькнула – и нет её:
Может, я такой же, как Санек? Просто выделываюсь – ах, какой я хо-роший, а мир вокруг - дерьмо?
Кто знает. Наверное…
Как-то вяло отметил про себя: какая мне разница? Меня выгонят с уче-бы, заберут в армию, там убьют. Если доживу до армии до этой.
Совсем стемнело, ночь вступила в свои права. Наступил ступор, спать я хотел, а получалось только дремать. Голод, холод, комары, переживания. Вздрагиваю от любого звука. Сижу как бомж и носом клюю. Еще и ветерок этот холодный.
Опять в голову полезли мысли о Насте. «Дорого и глупо» - ни хрена себе философия. Идиотизм.
В очередной раз закурил. Куда ее несет? Дома не живет, последний зво-нок на носу, экзамены, а она у Ксюши живет и по барабану ей! Клубится, со всякими упырями общается. Ведь сопьется или с наркотиками свяжется! Или как Ксюша эта - залетит и знать не будет от кого! Куда ее несет? Ничего ей не надо! А может, что и надо, да только не знает сама что! А ведь ничего не найдет, а даже если и найдет – поздно будет.
Еще тоскливей стало. Безумно захотелось ей позвонить, сказать или из-виниться за свое поведение в кинотеатре. Сказать, попросить, умолять. Гово-рить с ней, говорить о ней, о том, что мне наплевать на все, что мне напле-вать на себя, что я готов на все, лишь бы она не превращалась в дворовую девку. Пусть все будет так, как хочет она, потому что я не знаю, как по-другому.
Наверное, в первый раз я пожалел об отсутствии мобильника.
Мысли текли сами по себе. Я не размышлял над ними, они просто шли и шли…
А потом еще тоскливей стало. Вдруг пришло в голову – ну, вот, позвоню я ей, а она с кем-нибудь, у какого-нибудь подонка дома, «развлекается». И тут я звоню. Дебил.
Опять закурил. Захотелось чем-то отвлечься, найти какое-то занятие. На-пример, кроссовок почистить, выковырять грязь из подошвы. Стал для этого дела палочку на земле искать, хотя бы прутик.
Ни одной подходящей палки не нашлось. Зато другое занятие появилось. Камешков там много валялось всяких колотых, и стал я их перебирать от не-чего делать. Занятие бесполезное, детское. Ну и что такого?
«Машину брать буду летом» - вот это не по-детски, это по-взрослому. «Моя баба» - это тоже по-взрослому. И жену избивать, и водку жрать, как мой папа себя вел - это тоже по-взрослому. А я книжек перечитал, и баб не трахаю направо и налево - это ведь по-детски. Так что все логично. Детям - детские развлечения, камешки, например, перебирать.
От нечего делать даже прикол придумал – сложить разваленный кирпич. Кирпич этот, видимо, кто-то отшвырнул сюда с поля и он, ударившись о пли-ту, на несколько частей развалился. Видимо, это недавно произошло, потому как еще эти куски не скрошились и их вполне можно было соединить в одно целое. Эти кирпичи такие только на первый взгляд крепкие, а уронишь такой вот кирпич - и все. Тоже мне - твердыня, скоро крошиться начнет и оконча-тельно превратится в мусор, смешается с землей и все.
Две половинки валялись под ногами, третью поискать пришлось.
И тут тоска отхлынула: что я несу? Какое ослепнуть…?
Я наклонился за плиту, чтобы поднять третью часть. Плита в основании была с достаточно глубокой трещиной. Эта трещина покрыта вся была мхом и из-под этого мха тянулось маленькое деревце, прутик еще совсем. Но это явно было деревце, невесть как сюда попавшее. Видимо, семечко залетело. Этому деревцу по барабану было, где оно растет, другого не дано было ему и другой жизни оно не знало, но ведь все равно – росло!
Я позабыл про кирпич.
Я просто смотрю на этот торчащий прутик. Вот ведь как – растёт и не думает ни о «бессмысленности бытия», ни о чём вообще. Просто живёт - не об-ращая внимания ни на что, не теряя ни формы, ни сути своей. И все дышит в нем желанием жить. И в веточках этих, таких тонюсеньких, и в листиках, та-ких крошечных, во всем жизнь. Это и есть жизнь. Все ее отражение.
Где-то я встречал уже такое. Толстой, что ли, «Воскресение»?
И таким дерьмом себя почувствовал.
Тупой я. Что с того что читаю я много? Что из этого? Если я не могу из-влечь из своего ума никакой выгоды? Но как? Как?
Зачем я себя хороню?
…Тем временем светало. Небо стало серым, на востоке поднимался крас-ный диск солнца.
Вот, наконец-то увижу рассвет.
И вот что мне пришло в голову в тот утренний час.
Я напишу сочинение, не буду ныть. Надо - так надо. Лариса Николаевна, что ли, придумала эти порядки? Но напишу его не так, как говорят, а так как сам думаю. И не в двух словах, а так, что у всех глаза на лоб полезут, и у них просто не поднимется рука отчислить меня. В армию не пойду. Выучусь. На кого я там учусь - не знаю даже. Надо будет узнать.
Хотел закурить – никак. Поганая зажигалка никак не хотела загораться.
И все же на кого же я учусь?
А не рвануть ли мне к бабушке? Вдруг она и вправду болеет? Раньше ведь она в тепло не болела. Вдруг я ее больше не увижу? А даже если и как всегда, то ей просто не хватает внимания, а я поеду и обрадую ее. А она об-радуется, это точно.
Начал подниматься туман. И так захотелось рассвет увидеть, хоть раз в жизни! Долго глядел в ожидании, пока глаза не заболели. Смотрел, но так и не увидел, не дождался. Может, смотрю не туда?
Ну ладно, пора идти.
Пошел я не мимо дома, а той дорогой, какой обычно на учебу выхожу. Вдоль дороги, мимо дремавших таксистов, встречавших день. Мимо дворни-ков, рабочий день которых уже начинался, и личностей, весьма смахивающих на бомжей, бродивших как зомби в поисках картона и всяческих отходов, иногда стрелявших у меня сигареты. А я, такой добрый, всем даю, улыбаюсь. Хочется человеку покурить – на, кури, пожалуйста. Хорошо на душе так было, просто необъяснимое ощущение! Ветерок в спину дует, просто хорошо и все тут!
Вот, сирень цвести начинает, а я и не вижу!
Сигарет осталось совсем мало, решил зайти за никотином, а потом уже на вокзал.
Большая часть магазинов была еще закрыта, но открыт был ночной, у остановки автобусной. Пришлось свернуть на тот же маршрут, каким я шел вчера, только в обратном направлении. Все стояло словно спящее, ожидая солнца и нового дня, изредка попадались все те же неуемные собачники, про-клинавшие все на свете из-за того, что им ни свет ни заря приходиться вста-вать и выгуливать своих питомцев, которые наверняка разбудили их своим скулением и лаем.
Впрочем, наверное, они давно к этому привыкли.
Вот и детский сад. На веранде куча мусора из пустых пластиковых пив-ных бутылок, пачек сигарет, чипсов - остатки культурного отдыха молодежи. Словно в родном подъезде.
Замерзшие ноги стали потихоньку отходить, сигнализируя мне покалы-ванием в ступнях.
Вот он - магазин. Миновав перевернутую урну, результат ночного гуля-ния в детском саду, зашел.
Внутри было тепло, что не могло не быть приятно после ночи на улице. Яркий свет немного бил по глазам.
Никого не было, кроме полусонной продавщицы, женщины лет тридцати пяти в белом, как у врача, халате. Посмотрев по витринам, я подошел к кассе и, прочистив горло, попросил сигарет. Положил деньги (последний полтинник) на прилавок. Продавщица ничего не ответила и, шурша обувью по кафелю, пошла за товаром. Вернувшись, положила пачку на прилавок своими ма-ленькими, толстыми ручонками.
- Мне не синий «Палл Малл», а красный – сказал я.
Идиот, сразу не мог сказать! – мелькнула мысль. И улыбнулся. Хорош, на-верное, я был, после ночи на улице!
Продавщица измученно закатила глаза и с нескрываемым возмущением направилась менять сигареты, пробурчав себе под нос что-то вроде «сразу го-ворить надо».
«Не сломаешься», пробурчал я, правда, про себя.
- Все? - спросила продавщица, явно всем своим видом показывая: «толь-ко попробуй попросить что-нибудь еще».
- Все, – честно ответил я и опять улыбнулся.
Весь ее вид говорил: «Что ты лыбишься, огреть бы тебя лопатой, да нет поблизости ее». Не удивлюсь, если приняла меня за алкоголика или бомжа.
Пошел к выходу.
Над дверью висели часы. Я машинально отметил про себя: 6.30.
«Улыбайтесь, это раздражает!» – вспомнилась чья-то фраза.
Открыл дверь. Вышел в утро.
Надпись на пачке:
«Минздрав предупреждает: Курение вредит вашему здоровью»
Наверное, вправду вредит.
Не знаю, может, и так. Брошу когда-нибудь.
|
