27
Постепенно все ожило. На улицах стали появляться люди, спешившие по своим каким-то делам.
Этого я уже не увидел, просто слышал.
И на вокзал я не попал.
Нет, не подумайте ничего плохого, не передумал я. Просто так получи-лось.
Если честно, смутно помню все это.
«ЭЙ, СЛЫШЬ, ДАЙ НА ПИВО!».
Окрик - мне в спину!
И –
… удар по почкам, дубиной, а, может быть, - ногой. Побежал я, помню, куда глаза глядят, а потом упал, или сбили меня, не помню уже… И удар в голову, уж не помню чем.
Больно. Так больно, что я даже кричать не могу. Рот наполнен кровью, голова гудит, в ушах жуткий свист, ничего не видно, я, кажется, ослеп, ка-жется, мне конец. Шаман танцует и огонь под монотонный ритм его бубна разливается в моей голове. Ночь опять наступила в моих глазах и … зубы, где мои зубы…
Мрак. Боль. Шум.
Тротуар, кажется… грудь не дышит, только свист какой-то… пошевель-нул рукой… кажется, я умираю.
Небо такое синее, значит - не ослеп, один глаз видит… или мне опять ка-жется… И, кажется, я отрываюсь от земли… или нет… проваливаюсь куда-то. Боль уходит, невесомость, скорей бы провалится туда, бубен замолкает посте-пенно и огонь гаснет. Огонь… Небо… Белые облака, за ними прячутся звез-ды… Быстрее, быстрее, быстрее…
Каблуки по асфальту бьют, словно набат в голове, будьте вы прокляты, даже не остановилась, падаль. А где я вообще?
Надо встать…
Тут я помню уже лучше.
Открыл глаза, и снова вернулась боль. Трава, сыро, кусты, дорога и ма-газин, не тот, ночной, а наш. Вспомнил - я бежал. Как же мне больно. И глаз один только видит. Рот в огне, но языком боюсь пошевелить, проверить зубы на месте ли. Рука опухла, кажется, сломана и пальцы на ней тоже. Любое движение отзывается болью во всем теле и не продохнуть - ребра, наверное, тоже сломаны. Вдох, свист в легких и опять сладкая истома бессознания.
- Эй, ты что, эй, - похлопывание по плечу. И резкая боль во всем теле. Только и застонал я в ответ. В единственный видящий глаз било яркое солнце.
- Эй, вставай. Ты что? – не унимался голос.
Я повернул голову. Надо мной склонился вроде, тот самый алкаш из ма-газина или это шаман с бубном. С удивленным ужасом он смотрел на меня.
- Ты что, парнишка, ты что? – спрашивал он, как будто из другого мира.
Мне было не сказать ни слова. Я плакал или может быть, мне казалось, что плакал. И тут осознание. Я дышу, хоть и хреново, но дышу.
Хотел сказать спасибо, но попытка открыть рот обернулась дикой болью, я только плакал.
- Ну, вставай, пошли, - говорил он.
Как мне это удалось? – я всё же встал. Сделал пару шагов и начал падать. Мужик держал меня, но от этого только больнее стало. Голова пошла кругом, а небо так близко стало.
- Валька!!! – звериный рык из небытия.
И – всё.
28
Сейчас я в больнице, уже два месяца и еще неизвестно, сколько здесь пробуду. Собирали меня по частям здесь. В сломанную ключицу запихали ка-кой-то болт, чтобы кость срасталась. Нос вправили на место. Глаза видят, просто тогда заплыл один. А я боялся - ослепну. Ребра выровняли, не знаю, как уж они там это делали.
Одно слово - гении, я так не смогу никогда.
Теперь все тело от пупа до шеи - гипс. Говорят, скоро снимут. Поскорей бы, а то надоело - как Сталин хожу, засунув руку за китель, людям на смех. И пальцами срастающимися, иногда хочется пошевелить, чешутся, да никак что-то. Так что я, вроде как, терминатор теперь, рожа вся синяя, разбитая и в гипсовом бронежилете, да еще и металл внутри.
Лежал я месяц в реанимации до этого, потом в палате послеоперацион-ной. Глюки в реанимации даже были – часы с огромным маятником как будто по ночам из стены выдвигались. Сейчас в обычной палате лежу. Летом в боль-нице мало кто лежит. Сами знаете - дачи, огороды, погода хорошая, так что в палате я постоянно один. Так, иногда, появляются люди на пару дней, только один неделю пробыл. Короче говоря, летом почти не болеют люди, хорошо. Тут так пахнет лекарствами - даже нравиться начинает, ощущение стерильности и чистоты какое-то появляется.
Мама заходит почти каждый день. Соки приносит, пюре фруктовые раз-ные, йогурты. Жевать я не могу, зубов-то почти нет, придется вставлять но-вые за свои, здесь предлагают только белые железные, короче, сами понимае-те…
Сок приходится наливать в стакан и пить из трубки, неудобно - жутко просто. Да еще и полный не налить, прольется, блин. Приходится из наполо-вину полного пить, витамины все-таки, но иногда, так хочется «Кока-Колы».
Настя заходит иногда, однажды даже с Ксюшей зашла. Теперь она у нее не живет, вернулась домой. А однажды она даже с мамой столкнулась здесь. Так неловко было. Перекрасилась в темно-рыжий цвет, как в школе была, и волосы теперь у нее не прямые, но это уже не то, что мне нравилось. Лицо у нее какое-то выпитое стало, постаревшее или потасканное, это уж как хотите называйте. А может, это автозагар слез, а натуральный загар еще не появил-ся. Или не такой яркий он у неё?
Нет-нет, не называйте никак, лицо у нее просто усталое и все равно она лучше всех в мире.
Мы не разговариваем. То есть, нет, говорить я не могу как следует - больно, и этого я жутко стесняюсь. Мама и Настя рассказывают мне, а я пишу им ответы на ноутбуке (мама взяла в кредит), левой рукой. Всё же так лучше, чем никак.
Только одно удивляет. Как челюсть мне не сломали?
Иногда и сам чего-нибудь спрошу. Про бабушку, например. А с ней все нормально, ее выписали из больницы, но она опять наотрез отказалась пере-езжать к нам.
Все хочу у Насти спросить то единственное, о чём не спросил ни тогда, в прошлом мае, ни сейчас, в мае нынешнем. Хочу спросить, да смелости не хватает. Трус я.
В основном, они разговор ведут. Спрашивают, что принести и как я се-бя чувствую, ну, и о жизни рассказывают. Рассказывают всякое. Мне не очень интересно, но говорить о чем-то надо.
Обо мне на районе - говорят. Как всегда, только плохое. Рассказывают, будто бы я напился, и начал бесконтрольно всех подряд избивать, псих не-нормальный.
Какая-то сволочь еще пыталась слух запустить, что меня в психушку за-брали. Это могло бы стать хитом, но не стало, другие новости есть, более зна-чимые.
Тоха закончил хреново. Рассказывают примерно так - в очередной раз напившись, он пришел домой и избил отца. Потом выяснилось, что не избил, а убил. Мать пыталась его успокоить и так кричала, что Тоха засунул ей в рот баллончик дезодоранта. Соседи вызвали милицию, которая обнаружили Тоху мирно спящим дома на диване, в окружении двух трупов. Потом он повесился в тюрьме - или его повесили, кто знает. Честно говорю вам, это точно так и было. Так, по крайней мере, говорят.
Зато из тюрьмы откинулся внук Кулька и привез пару «друзей». У подъез-да стало еще слаще. Домофон сломали и ремонтировать никто не собирается. Зачем?
Одна из бабок наших, ведьм, ногу сломала. Пьяная была и навернулась у подъезда. Теперь она не стоит, а сидит у подъезда и с важным видом все так же обсуждает других.
Тот самый стрелок выбил мячом окно в подъезде, когда спускался на улицу. Нового не вставили, а скандалить никто не стал, окно-то ведь ничей-ное!
Да, а по поводу ружья заходили к маме, откупать заставили. Праведный гнев! Чой-то ваш - мальчонку до слёз доводит??
Вот и весь мой подвиг. Деньги только отдать пришлось дерьмушникам. Чего я добился этим?
Добился! Вот добился!
Белый кот – живой ходит!
«ГГГ» опять устраивает поборы. Мама говорит – по пятьсот рублей требует на этот раз. На что же она собирает? А, забыл, да и не важно.
Даже какую-то бумагу повесила с обращением, типа, мы все одна семья и только совместными усилиями мы сможем жить лучше.
Н-да. Хороша семья.
Сэм пьяный, помню, сидел на скамейке и орал стишок армейский, за-помнился он мне.
« Армия мне мать родная,
Старшина отец родной.
Я имел семью такую
Лучше буду сиротой».
Это точно.
Барыга из соседнего подъезда купил новую машину.
Санек ко мне не заходил. Спросил я про него, никто ничего сказать не может, не видно его.
Заходили следователь и наш участковый, опрашивали меня. Дело, оказы-вается, ведётся, уголовное.
Ищут орлов этих, да найдут ли? Я им ничего не сказал, да и что я могу сказать? Я ничего не помню, а если и помню - мне еще там жить… Участко-вый все прекрасно и без меня знает, что творится в нашем районе, на то он и участковый. И нечего прикрываться моим именем - мол, вот этот поднял, а я просто обязан, служба такая.
Хоть вблизи увидел участкового нашего. Звание его узнал, капитан он.
В армию меня, конечно, не взяли и с учебы не выгнали. Дали академиче-ский отпуск на год. Самое смешное, что этот год мне здесь, по ходу дела, про-вести и придется.
Когда меня обследовали после всего, просвечивали рентгеном, УЗИ и ос-тальной хренью медицинской возили по телу. У меня в голове обнаружили ка-кую-то крохотную штуку - то ли опухоль, то ли тромб - ничего я не понял. Черт с ним, никто ничего не объясняет. Только стоят надо мной, с умным видом на снимки смотрят и головами согласно кивают. Теперь меня скоро переведут куда-нибудь. В онкологию, наверное, или ещё куда - говорю же, мне никто ничего не говорит. Только говорят, что мне повезло крупно, что сейчас нашли это. Смеются, что ли - повезло. Всем бы так везло…
А, может, и вправду повезло? Я живой и болезнь у меня нашли, вылечат. Ведь говорил же я - больной я какой-то… Тогда получается - спасибо стоит сказать Артуру с его пацанами (или кто там меня избивал)? Помогли мне? Не знаю, ничего не знаю, больной я какой-то.
И вот сейчас думаю. А случайно ли все это было? Миха, книжка, бабуш-кина болезнь, мамин отъезд и то, что Санек ее заметил, когда она уезжала, а потом пришел с Настей. Может, не случайно это все?
Может, в жизни вообще не бывает случайностей и все связано воедино одной ниточкой, имя которой - судьба? Не знаю, может и не случайно, но то-гда, если в это поверить, и сейчас все это продолжается. И для чего я теперь здесь? Больной я, это точно. И подтверждение теперь есть. Может, когда врач осмотрит мою голову изнутри, легче станет? Не знаю. Страшно мне - вот это я точно знаю. Страшно, что настанет миг и не смогу я больше видеть ма-му, бабушку, Барсика, Настю, разговаривать с Михой, смотреть футбол. Тоска зеленая прямо.
А когда никого нет, пытаюсь писать на ноутбуке. Рассказы там всякие, еще что, как получается - не знаю. Несколько сразу начал, мыслей много, а как выразить не знаю. Потом, может, их воедино сделать получится.
Особенно один сюжет понравился.
Там, короче говоря, про двух братьев из деревни. Один был скромный, другой, наоборот, популярный. Один, который скромный был, всю жизнь ра-ботал на вредном производстве из-за того, что был подкаблучником и испол-нял любое желание своей стервы. А другой моряком стал, всю жизнь плавал, пил, гулял, три раза женился. Они старались избегать друг друга и при каждой встрече все спорили и ругались. А конец один: у обоих нашли рак печени, у одного от алкоголя, у другого от вредного производства. И в конце они встречаются в больнице… Дальше не придумал, хочется что-нибудь хорошее написать, жизнеутверждающее, но не получается ни хрена. Вот плохое - да, оно лучше запоминается, это точно. Дам маме прочитать, Насте, если им по-нравится - продолжу. Но пишу я немного, голова быстро болеть начинает, оказывается, это не так просто - писать.
Телевизор не хожу смотреть, даже футбол. Один раз пришел, так не по себе даже стало - все оборачиваются, смотрят. Я, наверное, тоже полюбопыт-ствовал, если бы такого синего урода, как я, увидел бы. Любопытство - не са-мое ужасное, что есть на этом свете и пусть они придумывают всякие небы-лицы, мне-то что.
Хотел попросить маму, чтобы книги принесла и музыку, но второе сразу отрезал, голова и так болит. А книги – нет, тоже не надо… Вдруг я прочитаю Холдена Колфилда и получу ответ, тоскливо так станет…
На улицу иногда выхожу, хоть и не разрешают. Курить-то ведь хочется, врач строго-настрого запретил, а я все равно курю, не могу без этого. Настя приносит, не может отказать.
На улице я люблю просто посидеть на скамейке, в сторонке, но на сол-нышке. Это обязательно.
Сижу один, сами понимаете: с такой рожей - только людей пугать. Поси-жу, покурю и домой, в палату.
Тут позавчера забавно получилось.
Мальчишка, кроха еще совсем, бледный такой, видимо с детского отделе-ния, лет семь-восемь, мяч пинал бегал, и пнул так, что он далеко укатился, прям ко мне. Подбежал он и остановился шагах пяти от меня и смотрит в за-мешательстве, боится, видно. Я встал и пнул легонько ему мяч обратно, так, чтобы просто докатился. И все, казалось бы. Закурил я и сижу. А тот мелкий опять ко мне мяч кинул и улыбается, мол, давай обратно. Так мы и поиграли с ним минут пятнадцать, пока кости не заныли мои от нагрузки. А мне все рав-но понравилось, давненько я так не радовался.
Может и сегодня получится с ним поиграть.
Пойду я.
|
